Различные миры моей души. Том 1. Сборник повестей - Карина Василь

– Благослови тебя Бог, префект.

Шпион вышел через заднюю дверь. Дверь снова открылась, и вошёл немолодой человек в неброской простой одежде.

– Снова ты, Иосиф из Аримафеи? – спросил Пилат.

– Да, префект.

– Зачем тебе ещё и хоронить Иисуса? Кто он был тебе?

– Он был моим учителем.

– И ты не боишься говорить мне об этом вот так, прямо?

– На всё воля Божья, – спокойно сказал Иосиф.

Пилат помолчал, пристально разглядывая посетителя.

– Хорошо. Я прикажу отдать тело тебе. Хорони его так, как вы это делаете.

Иосиф поклонился и повернулся уходить.

– Ты ненавидишь меня? – спросил вдруг Пилат.

– Нет, префект. Я благодарен тебе за помощь. И у меня к тебе нет ненависти. Нельзя ненавидеть секущую тебя плеть. Ненавидишь того, кто её держит.

– Ты ненавидишь своего Бога?

– Тоже нет. Я не знаю, почему это случилось. Я не знаю, к чему это приведёт. Я не знаю, хорошо это или плохо. Случилось то, что должно было случиться. Если бы Иешуа не претерпел ради нас, Бог бы нас не простил. Иешуа должен был пострадать за нас. Разве можно ненавидеть отца и мать? Даже, если они наказывают тебя? Осознание правоты наказания придёт со временем, если это неясно сразу. Нет, префект. Я только скорблю о смерти учителя, – Иосиф повернулся и вышел.

Пилат снова остался один. Воистину мир изменился. Стоит посмотреть с балкона на беснующийся Иерусалим – потоки воды реками бежали вдоль улиц, оглушительный гром грохотал как будто у тебя в голове. Местами земля всё ещё тряслась. Перепуганные люди метались по городу, крича и плача. Сами боги восстали против несправедливости людей. «Кто бы ты ни был, бог или человек, ты не должен был терпеть такие муки», – думал Пилат. Ещё он думал о яде. Как хорошо было бы выпить сейчас чашу горького напитка, забыться и не просыпаться. Уйдут все заботы и тревоги. Будет полное забытьё и покой. Голова его ещё больше раскалывалась от боли. Он схватился за неё руками и застонал.

– Боль уйдёт, всё будет хорошо, – тихо сказал голос у него над ухом. Прохладные ладони легли на его лоб. Пилат дёрнулся, и увидел Клавдию: она неслышно подошла облегчить его страдания. – Бог тебя простит. Но важнее, чтобы ты сам простил себя.

Пилат больше не мог сдерживаться. Эти же слова говорил ему Иисус. Пилат со стоном зарылся в пышные волосы жены, вопреки римским обычаям рассыпанные сейчас по плечам. Она гладила его по голове и нежно улыбалась.

Вдруг Пилат поднял голову.

– Я хочу уехать.

– Из Иерусалима?

– Из Иудеи. Я поеду в поместье своего отца. Я устал. Слишком долго я на службе. Мне нужен отдых. Ты поедешь со мной?

– Мы поедем с тобой, – лукаво сказала Клавдия.

– Мы? – недоумённо переспросил Пилат.

– К следующей весне ты станешь отцом. Теперь я в этом уверена.

Пилат посмотрел на небо. Что несёт ему новый день – новую жизнь или новую смерть? Сможет ли Клавдия родить после того, как столько времени мучилась, или они с ребёнком умрут, как уже умерли перед этим его первая жена и ребёнок? Сменили ли боги свой гнев на милость или опять накажут его? Он должен быть наказан – он поступил как трус, он, никогда не боявшийся смерти. Пилат считал, что достоин наказания, но, глядя в просветлевшие глаза жены, он почему-то поверил, что всё будет хорошо, что Бог его простит и одарит если не милостью, то хотя бы расположением своим. Вдруг он поймал себя на мысли – Бог? Неужели он поверил Иисусу? Похоже, что так. Иисус был прав – смерти нет. Есть жизнь и любовь. И он не умер. Он есть. Он живёт. И Пилат будет жить. И его жена, и их ребёнок. И всё у них будет хорошо. И кем бы ни был Иисус, его будут помнить. И он, наверно, ещё преподнесёт ему сюрпризы. Более того. Сюрприз Иисуса или его учеников ждал префекта не далее, как через три дня. И этот сюрприз заставит его улыбнуться ловкости Иосифа из Аримафеи, поломать голову и с изумлением поверить в учение сына Бога и человека. Ещё долго будут мучить людей таинственные события, случившиеся после праздника Пейсаха, обвиняя друг друга во лжи и инсценировках, фальши и подтасовках. Ещё долго будут разные последователи разных учений утверждать свою правду, так и не доказав, что есть истина. Пилат не знал, но его имя теперь навечно будет рядом с именем сына простого плотника, почитаемого как сына Божьего. Когда будут поминать одного, непременно вспомнят и другого. Бесславный конец самого префекта тоже ему не был известен – суровые воды Ренуса ещё сомкнутся над ним, когда он, отставленный от должности и лишённый почестей за то, что правдиво доложил в Рим о непонятных вещах в Иерусалиме и, по словам Тиберия, создал нового бога из секты сумасшедших оборванцев, бога рабов для тайного торжества иудеев с их невидимым Богом властителей мира Адонаи Саваофом, будет сослан на север, в Галлию, где поселится в местечке Виенна. А после окажется в Швейцарии, где и прыгнет со скалы, не в силах понять, почему его, честного служаку, выставили бунтовщиком и глупцом. Но будет ли, случится ли это? Или жизнь Пилата закончится скромной старостью и тихой смертью в окружении детей и внуков, когда его, полуслепого старика, начнут пытать вёрткие и ловкие придворные юнцы из окружения нового царя о событиях далёких времён, а он, силясь вспомнить, будет злиться на свою старческую немощь, злиться на то, что самое знаковое событие в его жизни уже стирается из его памяти, как и прочие маловажные и ненужные? Или всё закончится совершенно иначе? Сейчас начиналась его новая жизнь. И в ней он надеялся и верил только в лучшее. Слишком долго он страдал. Слишком много раз боги испытывали и наказывали его. Может, этот новый и незнакомый Бог будет милостивее? Ведь Его сын простил его. Простил и подал надежду.

И, подставив своё лицо под холодные капли дождя, льющего из чёрных туч, в которых вдруг блеснуло солнце, он засмеялся, вызывая недоумение на лицах стражи и страх на лицах рабов, испуганно прячущихся за колоннами. Засмеялся так искренне, как давно этого не делал. Смеялся, как беззаботный ребёнок, суровый и надменный, вспыльчивый и жестокий пятый префект Иудеи, всесильный наместник Рима, Пилат Понтийский, из всаднического сословия со знаменитым прозвищем, добытом в бою и не раз покрывавшимся славой, Золотое Копьё.

Одержимость

Есть свойства – существа без воплощенья, С двойною жизнью: видимый их лик —

В той сущности двоякой, чей родник —

Свет в веществе, предмет и отраженье. Двойное есть – Молчанье – в наших днях, Душа и тело – берега и море.

Одно живет в заброшенных местах,

Вчера травой поросших; в ясном взоре, Глубоком, как прозрачная вода,

Оно хранит печаль воспоминанья,

Среди рыданий найденное знанье…

Эдгар А. По «Молчание»

Меня разбудил гром. В полной темноте я бросила взгляд на часы на камине. В отблеске догорающих поленьев я заметила, что до полуночи ещё час. Я нарочно сегодня легла раньше, чтобы иметь возможность выйти в сад и принести жертву. Сегодня моя дата – шестое июня тысяча девятьсот двадцатого года. Ровно двадцать семь лет с моего дня рождения. Я долго ждала. Долго высчитывала именно эту дату – согласно магической нумерологии, сумма цифр моего рождения, шестое июня тысяча восемьсот девяносто третьего года, и сегодняшней даты дают две шестёрки. А мое имя, написанное на иврите и согласно той же нумерологии, даёт еще одну шестёрку. Итак – шестьсот шестьдесят шесть. Да ещё день дьявола – шестое июня. Затмение солнца и луны, подходящее положение нужных планет в гороскопе. Нет, всё должно получиться. И если всё получится, то я сегодня же увижу своего Хозяина и воссяду с ним на престоле как хозяйка. Если бы только всё удалось…

Пробило четверть двенадцатого. Где-то за окном снова громыхнул гром. На этот раз ему предшествовала молния. Чёрт, только дождя не хватало! Как же тогда жертвоприношение? Дрова намокнут и костёр не разгорится.

Я соскочила с широкой кровати на холодный пол. Что делать? Мой взгляд метался по комнате, а ноги вышагивали по холодному полу, замерзая чуть ли не до коленей. Бензин! Как же я забыла? В гараже стояла машина, на которой я приехала в загородный дом, ставший после смерти отца моим. Правда, Хозяину не нравились посторонние запахи. Но машины считаются дьявольским изобретением, так что… Я улыбнулась. Надо поторопиться. Скоро гроза придёт сюда, и тогда ничего не выйдет. Придётся ждать ещё бог знает сколько лет до следующей даты. А тогда уже неизвестно, что со мной будет.

Я разыскала у кровати свои туфли и бегом бросилась из комнаты. О своём наряде для церемонии я подумаю после. Сейчас нет времени.

Я выбежала из дома в чём была. Оставшаяся прислуга спала. Я об этом позаботилась днём, вылив в их большой чан лошадиную дозу снотворного. Остальным я дала выходной. А соседи сидели дома из-за грозы или спали. Мне не нужно было бояться, что кто-то увидит меня. К тому же потрясения начала века и война на континенте хотя бы немного научила деревенских сплетниц совать свой нос в чужие дела не очень явно.